Даже во сне я знаю, как на сочном "ара-а" растягивается в улыбке длинный рот. Тебе всегда нравились слова, максимально вытаскивающие звук голоса, вот это низкое, чёрное, такое, что внутри ты должен быть негром - с вывернутым цветком большого рта, волосами, как пыльный войлок и серебряными кольцами в ушах, брови, соске, пупке, языке и члене. Медленно-медленно я поверну голову - какой обман - вместо бакстовской грёзы герой вампирского романа для девочек. Глупых девочек от 14 до 84. У тебя ореховые глаза, волосы чёрные в красноту, бледно-смуглая кожа и совершенные зубы за ящеричьими губами. У тебя родинка чёткая, как мушка, и длинная шея на которой просто обязан быть след заживающего укуса. У тебя длиннопалые руки прекрасной лепки и неправильного размера - торопливый бог схватил деталь не из той коробки и приделал к узкому, лёгкому телу кисти кузнеца-виртуоза. И вообще тебя тут нет, ты мне просто снишься, неизменный, точно-такой, как в первый раз, и даже во сне тебе нечего сказать мне кроме этого: - Слушай, Оксанка...
-Слушай, Оксанка, когда я буду старым, с таким дли-инным седым хайром по пояс, я буду сидеть в кресле-качалке, старуха принесёт мне кофе... Ты будешь моей старухой?
Конечно, я буду твоей старухой. Я принесу тебе кофе через сорок лет, я даже принесу тебе кофе прямо сейчас, более того - я даже его сварю, если ты немедля пойдёшь ко мне домой и откроешь эту чёртову кофемолку, которую я намертво закрыла вместе с помолом на две чашки. Я нарисую тебе гуашью на ватмане А-1 все обложки Iron Maiden, я пойду с тобой летом по трассе в Чуйскую долину, где все, конечно, просто заждались таких идиотов. Впрочем, ограничимся кофе, если ты открутишь крышку. Потому что какая к чёрту Чуйская долина, если до Бологое ты едешь со мной, к Акуловке место гипотетической старухи вакантно, а к Питеру уже занято. Я уж как-нибудь в стороночке. Я уж как-нибудь без интима. На безопасном расстоянии в толщину двух свитеров грубой вязки.
В них можно спать без одеяла. Спать в обнимку, безгрешно, в запахе табака и травы, как те усталые игрушки - дымно-розовые слоники, зелёные крокодильчики, которые уже второй месяц невидимо оседают по углам. Некоторых выносит в форточку. Весной склад оттаявших зверьков-мутантов найдёт героический отряд по борьбе с наркотиками, но нас здесь уже не будет.
Я просыпаюсь в четыре, и в пять и в шесть, нахожу твою тяжёлую, сонную руку, подтягиваю к глазам, щурясь на зелёный свет циферблата. В семь надо выгрести из-под матраса перстни - квадратный яшмовый, овальный с переливтом, серебряный с нефритом и разбудить тебя. Никто не хочет быть твоей старухой в семь утра, и кофе нет, есть турецкий чай и сырок "Дружба".
- Слушай, Оксанка, я сейчас иду не по снегу, а по такому заросшему горному ущелью... и босиком. Или в кедах - так что каждая ветка под ногой ощущается. И, кстати, не забить ли мне на первую пару? Забить... на пару... На пару косяков... Косяков - какая хорошая фамилия...
У меня после травы никаких горных ущелий - я человек простой, незамысловатый. В классе я запру дверь изнутри, объявлю свободную тему, выставлю часовых и засну головой на руках. Я буду спать мёртво, как персонажи По, и девочки заплетут мои буйны власа в тридцать семь косичек.
В моё окно удобно стучать по ночам, когда до дома ещё четыре остановки, а на тротуаре крыса ест из бумажки растаявшее мороженное.
- Слушай, Оксанка, она была такая трогательная. Найди для неё банку какую-нибудь.
Я найду банку для крысы, пожарю яишницу, заварю чай и похищу у бабки варенья. У меня есть отгороженная шкафами нора с двумя матрасами, затянутыми чёрным. В изголовье плакат с оскалившейся сбитой кошкой и криво выклеенной строчкой "Мёртвые звери - как изумлённо они любят лежать", на изнанке шкафа - коллаж из трёх десятков разных лиц, вкючая Мону Лизу и какую-то собачку - "Спать можно с?" и ниже, "... кем угодно, лишь бы не стыдно было просыпаться."
- Слушай, Оксанка, давай уже наконец-то трахнемся?
И вот сейчас я скажу высокопарное: "Друзей не ебут". А почему, кстати? Ведь ты гораздо лучше собаки и красивее Моны Лизы. И "Отчего бы мулатам ей не овладеть, в самом деле", когда у меня из зрачков змеиными головками выглядывает голод, а ты готов кормить меня собой, столько, сколько приму, до неспособности думать, говорить и чего-то желать, до сытого кошачьего валяния на чёрном матрасе, пока ты куришь голый на подоконнике, стряхивая пепел наружу, в клумбу с мамиными бархатцами, до мирного сна носом в ложбинку спины.
Ты джинн, выполняющая только одно желание - немедля с кем-нибудь выпить.
Ты волшебный шар, отвечающая на вопросы жизни и смерти: "Может быть", "Да, но не сейчас" и "Попробуй ещё раз"
Я загадываю, проезжая под мостом, чтобы ты был дома, потому что всё скверно.
-Скверно?, - переспрашиваешь ты, - Через полчаса, да?
- Залетела? Или что-то подцепила?
- Причём здесь это? Он меня бросил!
- Слушай, Оксанка, всё, что не СПИД - хуйня... Кстати - блюзовая тема,
Знаешь, бэби, - это хуйня!
Па-аслушай, бэби, это такая хуйня-а,
Всё хуйня, кроме пчёл,
Да-а-а, всё хуйня, кроме пчёл,
А потому - выпьем водки...
И вы не поверите - мы так и сделали.
Мир движется, как пожелает, сохраняя неизменность в одном - в какой-то точке времени, не всегда удобной, звучит:
- Слушай, Оксанка, говорят, ты вышла замуж? Мне твоя мама дала ваш телефон. У меня три часа до поезда, давай выпьем водки.
- Слушай, Оксанка, говорят, ты развелась и в Москве теперь? Ах, конкретно сейчас в Питере, ну неважно, номер-то определился?
- Слушай, Оксанка, диктуй адрес...
Я слушаю, я чёрт побери, слушаю, только скажи поскорей опять что-нибудь не во сне. Только не про "пидА-арасов". Я и сама знаю, что вечно с ними связываюсь.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →