А тут вешаю добрую сказку.
Кто уже читал вчера - пролистывайте, но предупреждаю - я её за ночь несколько перетрясла:
- Ну вот, - Лиса по хозяйски устроилась в кресле, положив ноги в полосатых носках на журнальный столик, - теперь я сытая и довольная, будем пить глинтвейн и смотреть кино, Пить и смотреть, и пить и смотреть, а потом предадимся разврату или завалимся спать. Это как пойдёт.
- И что ты согласна смотреть? Умное или про любовь? - он повернулся к ней, держа в одной руке “Амели”, а в другой - “Шоколад”, и мысленно ставя на "Шоколад".
- Вижу-вижу, малый набор соблазнителя. Не выйдет, дяденька! Я у нас Лиса? Лиса! Ты меня накормил? Напоил? Насмешил? А теперь напугай! У тебя есть ужастики? Старые такие, добротные, почти без компьютера. “Чужих” вторых хорошо бы, “Восставшие из ада”.
- Вкусы у тебя, подруга, примитивные. У меня только “Пила”, и три “Кошмара на улице вязов”. Племянник любит. Ты же не хочешь смотреть на Фредди?
- Я отлично посмотрю на Фредди. Он мне как родной. Я его однажды психотерапевтически использовала целую неделю, бедняжку. Ходила на него, вся трагическая и брошенная, каждый вечер и думала, что мы с ним очень похожи - одиноки, непоняты и всех хотим убить.Кстати, знаешь, в русском городском фольклоре есть свой Фредди Крюгер. Только менее объяснимый. Никаких тебе человеческих корней, мамы-монашки, сорока пап-убийц. Чистая личность ниоткуда, душа паровозной станции.
- И как его зовут? - подыграл он.
- Дюкан. Или Паровозник. У него длинное-длинное чёрное пальто, огромные ботинки все в угольной пыли и железная кочерга. И мешок для непослушных детей.
Двухлитровая коробка “Сербского полусладкого” кончилась как раз к излёту второй серии.
- А вот теперь можно и “Шоколад”, - отвернувшись, Лиса стягивала володазку. Он посмотрел на гладкую спину, протянул руку и потрогал треугольник родинок на левой лопатке.
- Только тихонько-тихонько включи. Уж очень там саундтрек хорош.
- О, а вот и Джонни Депп, - Лиса повозилась, взбивая подушку, пошуршала на тумбочке, щёлкнула зажигалкой, - тебе прикурить?
- Во-время успел. Не придётся конкурировать, - он запустил руку в её волосы. Они были мягче, чем казались. Над ухом пальцы наткнулись на длинный гладкий рубец.
- А, это подарочек из детства.
- С качелей падала?
- С табуретки...
Васька сидит у печки на низкой скамеечке. Ещё не слишком поздно - печь не прогорела до конца - когда будет поздно, баба-Клава выгребет угли в совок (мелкие будут сыпаться на пол, на железный лист), вынесет в снег. Бабки пьют чай за столом у окна: Клава - низенькая, круглая, из чашки зелёной и широкой, как половина антоновского яблока, Катя - высокая и жёсткая - из кубышечной белой с двумя ободками - широким чёрным и узким золотым. Они макают в чай рафинад, и делят конфеты, как маленькие: - Эту не бери, я её ещё не пробовала. Самые красивые конфеты - помадка - рифлёные завитки, пахнущие молоком и жжёным сахаром.
Время от времени бабки лениво и не всерьёз гонят Ваську спать. Она не слышит, у неё есть книга. На обложке принц в высоченных - до самых пышных полосатеньких трусиков - сапогах-чулках со шпорами, небрежно держа уздечку одной рукой и красиво отведя в сторону другую, на сером в яблоках коне несётся через шипастые кусты.
- Василиса, спать иди, пока Дюкан не забрал.
Дюкан-Паровозник - ночной кошмар калининских околовокзальных детей - огромный старик в чёрном пальто и ботинках, присыпанных угольной пылью. Он крадёт детей и жжёт их в паровозной топке, помешивая кости старой кочергой. Вокзал - вот он, рядом, его прожектор, освещающий пути – вечная луна васькиных ночей, железный голос, объявляющий поезда, говорит в её снах.
Никто не боится Паровозника, сидя у тёплой печки, когда Золушка угощает сестёр и мачеху лимонами и апельсинами. Апельсины - это здорово, особенно черненькие липкие ромбики, которые можно потом клеить на лоб и играть в индийскую танцовщицу, но как можно есть на балу лимоны? Они же кислые. Или сёстры унесли их домой? Васька рассматривает платья сестёр на предмет возможности карманов и не слышит, как баба Клава хлопает дверцей буфета, прибирая посуду, как баба Катя выходит из кухни. И вообще ничего не слышит, пока железный стук не раздаётся совсем близко - из-под жёлтой занавески, отделяющей кухню от прихожей видна кочерга, и огромные чёрные ботинки и край чёрного пальто, Васька видит их секунду или две - до того как под собственный визг соскальзывает в первый в жизни обморок...
- Нет, серьёзно, грохнулась без чувств, как принцесса какая. Кстати, с тех пор у меня этот фокус всего три раза получался. И то один от голода.
- А дальше?
- А дальше Паровозник положил меня в мешок, отнёс на станцию и сжёг в топке – всё как положено, а ты что думал? - она раздвинула волосы над ухом и показала белый шрам. - Двадцать швов. На излёте саданулось головой о такой железный лист у печки – на него угли сыпятся. Выбрили вокруг лужайку, а мама для равномерности потом постригла под ноль – в саду месяц Фантомасом дразнили.
- Ты его себе придумала? Ну, этого Дюкана? Навоображала и увидела?
- Зайчик наивный. Ты что, никогда детей не воспитывал? Пальто и ботинки баба Катя взяла у соседа, а кочерга у нас своя была, конечно. Ты ночник потом не гаси. Не люблю совсем в темноте.
