- Как там - я не знаю, - говорит Тишь, - яростно размазывая по морде слёзы, а тут всё привычно.
Каждому, кто говорил мне "как круто иметь дитя-индиго, они такие талантливые" желаю получить дитя-индиго. И делайте с ним, что хотите. Я вот свою в Феодосию отправила. Вместе с мужем-индиго.
Потому что я нифига не индиго, мне иногда нужна передышка. Раз лет в девять.
Я сбегаю с вокзала за восемь минут за отхода поезда, потому что терпеть не могу прощаться, и уже выныривая из метро звоню: - Поехали?
Поехали.
В Манеже как-то дочерта людей, и все лезут в наш волшебный тёмный кабинет слушать гениальную медитативную музыку композитора П. К. под гениальный фоторяд иеромонаха не помню-как-его-зовут. Гениальный композитор (я серьёзно) в зелёных штанах и полосатом свитере ругается с Н.
- Ну не хочу я твоего сока. Вот с девяностого года я её переучиваю. Подойдёт вот так: он приближает вплотныю свои очки к моим, и говорит: - Хочешь "тик-так"? Не хочу я её тик-так.
- С какого года, переспрашиваю я, борясь с желанием стукнуть гениального композитора.
- С девяностого...
- Ну так. Паша, с девяностого года можно как-то запомнить, что её не переучить. она всегда будет наивной, непосредственной и ко всем с открытым тик-таком.
У композитора на лице типичный Николсон в роли Макмэрфи: - Ну я хоть попытался...
Почему мальчики так любят нас переучивать? И главное, нафига им мы переученные?
- Евгеньевна, - кричат мне в "Барвихе"
- Юлька, - кричу я.
- Вот, Наташа, почему это волшебное место, - говорит три года невиденная Юлька, тыча в меня бокалом красного, - потому что мы здесь все встречаемся.
- Очень, очень приятное кафе... - осторожно говорит Наташа. Я уже знаю, что её старшей дочери девятнадцать, но в здешнем свете она смотрится на... двадцать семь? хорошо, тридцать. Юльку я знаю десять лет, но сейчас не продала бы ей сигареты. В здешнем свете все мы - чёртовы Дорианы Греи.
За окном мигает завеса из лампочек, на двух экранах идёт "Дон Жуан". похожий на "Зорро", похожего на "Нотр Дам де Пари", я пью третью солёную собаку и думаю, как несколько лет назад, когда сгоревшая Барвиха торчала в небо чёрными стропилами: - Храни Господь наше маленькое королевство.
У арбатской юлька исчезает на минуту и возвращается с двумя розами на длинных стеблях - глубоко розовыми внутри, яблочно-белыми снаружи, - Девочки, вам! - кричит она.
В кои-то веки я не звоню, а отпираю дверь сама.
- дорогая, говорит мне кот, наконец-то ты всех прогнала и мы можем слиться в экстазе! я обо всём позаботился, ими даже не пахнет!
- Сволочь мохнатая, говорю я, унося в ванную тишачье одеяло. обрезаю и ставлю в вазу розу. Засовываю в морозилку тёплое шампанское - буду праздновать неделю одиночества.
